Я отодвинул чашку и с тоской оглядел всю честную компанию. Анна в халате лениво курила, щуря припухшие со сна глаза на запотевший графинчик с апельсиновым соком. Петя быстро поедал все, что было на столике. Яйца, колбаса, джем, масло, сыр – еда исчезала в нем с пугающей механистичностью. Так время перемалывается в зубчиках часового механизма.
– А что вы не завтракаете, Сергей? – Петя посмотрел на меня с тревогой Айболита, волнующегося за аппетит хворой морской свинки.
– Зато вы, Петя, хорошо кушаете, – Анна посмотрела на него с легким отвращением.
– Есть надо все, что дают. Никогда не знаешь, придется ли тебе еще раз поесть, – мне так папа всегда говорил.
– Какая похвальная предусмотрительность.
– Папа в лагере голодал. И в войну еды не было. И он говорил, что пища это тоже дар Божий, поэтому нехорошо от нее рыло воротить, – Петя посмотрел на Анну, и в глазах его мелькнула детская обида.
– Вот ты рыло и не воротишь, – Анна потянулась за сигаретами.
Петя хотел было что-то ответить, но порозовел ушами и уставился в тарелку. Смирился, значит.
– А я вообще не понимаю, что мы все здесь делаем, – я внес еще одну нотку скандальности в накаленную атмосферу. – Кофе гадостный, жарко, и вид из окна на минарет.
Анна вздохнула и отпила соку.
– Если бы кое-кто не козлил, то мы бы уже давно были в дороге.
– А еще, если бы кто-то знал ту самую дорогу, мы бы уже давно достигли цели.
– Кто-то знает, а кто-то козлит, – отрезала Анна.
– А мне кажется, – встрял Петюня, заглотив очередную булочку, – что хрен редьки не слаще.
– Устами младенца…
– …Не дозволено быку, – закончила Анна.
Конечно, мы все здесь лукавили. Ну, может быть, кроме Пети – он-то наверняка не знал ни адреса, ни дороги и даже не «козлил». Просто все с самого начала шло не так. Взять хотя бы Петечку: представить себе юного пухленького семинариста в роли разведчика было решительно невозможно.
Уже который день я просыпался в пять утра и, лежа в темноте, пытался объяснить себе, как я оказался в глубине Средней Азии в обществе женщины, набивающейся мне в сводные сестры, и готовящегося к рукоположению в дьяконы студента Духовной семинарии. Но ничего вразумительного мне на ум не приходило.
Ничем другим, кроме как вмешательством Провидения, объяснить присутствие Пети в нашей экспедиции я не мог.
Просто он пришел ко мне домой на Пречистенку и сказал, что его благословили ехать с нами. И что характерно, ни Гильдия, ни крысы ничего не смогли отменить. Вот она, сила благословения!
Так что в нашем трио Анна представляла Гильдию, Петя – Наблюдателей, а я – угрозу существующему человечеству.
Меня тревожила одна мелочь. Почему-то в Москве я так и не увидел никого из главных. Ну, Эдичка там, Анна, отчим, Петюня (что просто смешно) – это все, конечно, прекрасно, но власти вязать и решить у них не наблюдалось и в помине. Петя вообще номер художественной самодеятельности, и решение отправить его с нами никак не укладывалось у меня в представление о Наблюдателях. Если они обладали реальной возможностью влиять на Гильдию и крыс, то почему они не отправили наблюдать за нами кого-нибудь более подходящего для этой роли, более вменяемого и опытного, чем этот теплый юнец? Они что, издеваются, что ли? Нет бы прислать какого-нибудь умудренного опытом отца-иезуита с безупречными манерами и тонзурой под напудренным париком? Ну, на худой конец, келейника какого-нибудь столичного митрополита, наблатыканного во всем, что происходит не только здесь, но и в обеих областях потустороннего мира, и обладающего «теплой рукой» как в земной, так и в небесной канцеляриях. А уж корочки юного советника по делам религии в МВД или еще где только украсили бы его подающий надежды профиль с элегантно подстриженным намеком на сексуальную бородку испанского гранда. А тут! Нет, они точно издеваются! А может, они что-то знают? Что-то такое, что неведомо вечным противникам из числа крыс и крысоловов? Может, и препарат у них, или им доподлинно известно, что его вовсе и не было, а может они сами грохнули моего папеньку, забрали все что нужно, а теперь им даже лень как следует изображать заинтересованность?!
От этой догадки у меня даже мурашки побежали. Я взглянул на безмятежно пережевывающего последнюю булку Петю, на Анну, меланхолично роняющую пепел на кресло, и на себя – в зеркале на стене. Мне стало так нехорошо, что я притянул к себе гостиничный телефон, карту и заказал в номер еще один завтрак на троих с сосисками, беконом, яичницей, джемом, соком и отвратительным кофе. Мне надо было придумать, как себя вести.
Потому как никто из моих спутников даже в кошмарных снах вообразить себе не мог того, что узнал я, и в соответствии с чем пытался действовать. Хотя…
Но вместо гениального плана в мою голову полезли воспоминания.
Собственно говоря, начало анабасиса было положено в раскидистой постели, когда я пробудился в родимой квартире и осознал, что мне пора таки наведаться к маменьке. Нет, не в прямом, разумеется, смысле. А в смысле в маменькину квартиру, где я не был уже пару лет.
В то утро я было предался воспоминаниям детства: горшок там, письменный стол, первые шаги и нехорошее слово, процарапанное в углу на двери туалета… Солнце, заливающее мою комнату первого сентября под бодрые звуки «Пионерской зорьки» из радиоточки… Маменька в шелковом халате сыплет пеплом на паркет, раздраженно готовя мне любимый омлет с колбасой… По моему лицу так и не скатилась скупая слеза, не дождался. Голубой вагончик воспоминаний мелькнул за поворотом и скрылся. До меня донесся последний гудок прошлого, и я был выброшен в настоящее безжалостным звонком домашнего телефона. Трубка благодаря заботливому Эдичке покоилась на базе. Посему я легко дотянулся до нее.