Преобразователь - Страница 35

Он отвязывал от пояса расшитый золотом и драгоценными камнями кошель, достойный придворного щеголя, и отсчитывал золотые монеты кланяющемуся приказчику, приволокшему на себе кожаный мешок с книгами, каждая из которых стоила как добрый скакун или полные рыцарские доспехи.

Он оплатил цирюльника, приведшего в порядок ее волосы и ногти, и портных, скроивших ей платье из бархата по последней моде, и ювелиров, которые все как один были ломбардцы и, сверкая глазами, с улыбками отстегивали от поясов ящики, наполненные золотыми цепочками, перстнями и ожерельями.

Он оплатил все, и она стала похожа на прежнюю Кловин – королеву крысиного племени, которая родилась в доме, а не в норе и которая видела свет в отличие от своих сородичей. Этот дар и принес ей титул – единственной из двенадцати братьев и сестер, в живых из которых остались только она и ее сестра Бьянка.

Иногда Рэндальф и Кловин сражались в шахматы, упражняя ум, и она старалась не думать, что в те редкие вечера, когда он с ней, он просто отдыхает от охоты – охоты на ее народ.

Однажды вечером она, как обычно, вышла из отведенных ей покоев и, перейдя тесный коридор, разделяющий дом на две половины, спустилась в зал. Но против обыкновения свечи в шандалах были потушены, комната темна, а на углу стола прямо на лавке расположился неизвестный ей мужчина. Кловин замерла на последней ступеньке и принюхалась.

Тот, кто сейчас сидел перед нею, одетый подмастерьем, не мог им быть, как не мог убивать ее сородичей. Не мог, просто потому что он был сотворен для другого. Его красота была далекой, как свет утренней звезды. Кловин смотрела на него, и его красота казалась ей не красотой мужчины из плоти и крови, а красотой Архангела Михаила с церковного витража.

Скудное пламя светильника озаряло прекраснейшее из всех виденных ею лиц. Совершенные черты, падающие на плечи золотые волосы, легкая полуулыбка на устах – все будто списали с ангелов, чьи статуи украшали Кельнский собор.

Кловин замерла, боясь, что видение исчезнет.

Он не замечал ее. Он смотрел на свет масляной лампы, и в глазах его трепетал огонь.

Неведомое чувство обожгло ей грудь, поднялось к горлу, стеснило дыхание. Так было лишь однажды, когда она увидела первый раз. Она не знала, почему это наполняющее счастьем чувство вернулось, но ей захотелось, чтобы оно длилось вечно.

За спиной послышались шаги. Она вздрогнула и обернулась. На ступеньках стоял Рэндальф.

– Подсматриваешь? – спросил он еле слышно и усмехнулся.

Юноша поднял глаза, заметил женщину и крысолова, и лицо его мгновенно преобразилось. На Кловин и Рэндальфа смотрел гуляка и пошляк, которому море по колено и нет дела ни до чего, кроме вина и девок. Мираж рассеялся, но принцесса запомнила его навсегда.

Юноша развалился на скамье. Только теперь она заметила кожаные рукавицы, брошенные на лавку, серый плащ на полу и дорожную сумку. Он подмигнул и поднес ко рту кувшин с вином. Тоненькая струйка пролилась на подбородок, сбежала на рубаху и быстро расползлась в огромное багровое пятно.

Допив, он грохнул кувшином о столешницу и утер рот рукой. Улыбнувшись Рэндальфу, перевел взгляд на женщину.

– Это ты жертва? – спросил он, и она невольно подалась на звук его голоса.

– Не бойся меня. Даже если это и так, то я здесь ни при чем! – он весело улыбнулся и снова отхлебнул из кувшина.

– Это Билэт. Мой младший брат. Не придавай значения его болтовне, – она пуста и бессмысленна, как стрекотанье сороки, – Рэндальф взял женщину под локоть и подвел к столу.

Юноша окинул принцессу прозрачными, как хрусталь, глазами, и она ощутила себя выставленной на продажу уличной женщиной.

* * *

«Избыток света, который бьет из глубины души, переливается в тело, и оно от того просветляется. Грешник не может воспринять этот свет, да и не заслуживает того, ибо он исполнен греха и злобы, что названо “тьмой”. Поэтому сказано: “Тьма приняла и не объяла света”. Это происходит от того, что пути, по которым вошел бы этот свет, загромождены и закрыты ложью и тьмой. Ибо свет и тьма так же несовместимы, как Бог и тварь: куда должен войти Бог, оттуда надлежит выйти творенью».

Кловин задумалась над прочитанной страницей. Она сидела у окна в библиотеке. Вставленные в свинцовый переплет зеленые стекла слабо пропускали солнечные лучи, отчего в помещении царил вечный сумрак. На подставке перед ней лежала раскрытая книга с роскошными цветными миниатюрами. Она читала мастера Иоганна Экхарта из Хоххайма , Кельнского учителя чтения. Его учение папа Иоанн объявил ложным, вследствие чего оно немедленно распространилось от Тюрингии до Немецкого моря. Доминиканец, облеченный самой высокой властью, в душе Экхарт был чужд духу воспитавшего его ордена. Он был главой немецкой провинции, что простиралась от Рейнских земель до Кельна, и пока он был наблюдателем, ничья кровь не лилась напрасно. Она видела мастера Иоганна однажды и навсегда запомнила его слова о том, что «Бог стал человеком затем, чтобы Бог родился в нашей душе, а душа в Боге».

Неподалеку на складном столике лежала шахматная доска с расставленными для игры фигурами. Рэндальф отправился по делам, и она коротала дни в одиночестве. Иногда к ней присоединялся младший брат Рэндальфа. Вот и сегодня, на исходе дня, он объявился в Скверной дыре, и даже здесь было слышно, как он ругается и дразнит прислугу, требует подогретого вина и жаркое на ужин.

Шум усилился, и вот уже двери со скрипом отворились и он возник на пороге. Кловин повернула голову.