Преобразователь - Страница 106

106

Первой пришла Анна. На лбу у нее была маленькая дырочка – пуля прошла навылет. Она прижимала руки к груди, а вокруг нее черными сполохами клубился серый сумеречный туман.

– Помоги мне, Петя, пожалуйста, – прошептала она, и из черной впадины ее рта выплыло грязноватое облачко. – Здесь очень страшно, – пожаловалась женщина. – Я ничего не умею.

– Господи Иисусе Христе… – произнес Петя и хотел поднять руку для крестного знамения. Рука онемела и не шевелилась. Пете стало страшно, и он позвал Богородицу.

– Матерь Божия, спаси нас! – крикнул он. Серый туман дернулся, и из него выступил берег реки. Пожухлая трава длинными прядями полоскалась в свинцовой воде, бесшумно ударяясь о черные гнилые стропила. Старый скверно сколоченный мост тянулся от самого берега, теряясь в тумане, и вот на этом-то мосту и стояла Анна. На ней было невиданное бархатное платье, все в пятнах грязи, с приставшей листвой, рваные кружева свешивались с рукавов на судорожно сжатые руки.

– Помоги, Петр, – с трудом повторила она, и тугая плеть тумана заползла ей в рот, вынырнула из ноздрей и метнулась к воде.

Петр помнил, что главное – это Иисусова молитва, и, собравшись с силами, повторил знакомые с детства слова: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя».

И тогда рядом с собой, чуть сзади и сбоку, он ощутил чье-то присутствие.

Он оглянулся и увидел его. Он был похож на смерч, собранный из крутящихся в разные стороны черных вихрей. Похожую картинку Петр видел в одной энциклопедии. В то же время он был как человек в черном монашеском плаще, с низко надвинутым капюшоном. Лица у него не было. Вместо этого была зияющая пустота, жерло, дыра, готовая все поглотить и не могущая никогда насытиться. Пете даже почудилось, что в глубине этой дыры вращаются вещи, люди, звезды, галактики. Все притягивалось туда, все падало, и все исчезало без следа. Вечная алчба владела существом, стоявшим рядом с Петром, – алчба и ненависть. Все, что Петр знал плохого в своей жизни, – все было лишь жалким, неловким, несовершенным подобием этой абсолютной ненависти. В этой ненависти не было ни обиды, ни поиска правды, ни жажды справедливости. В ней не было ПРИЧИНЫ, и от этого она была абсолютной и совершенной. Рядом с ней нельзя было жить, дышать, находиться – она была пустотой, в которой царила смерть.

– Кого ты зовешь, Петр? – спросил незнакомец, и слова скользнули прямо в душу Петра, минуя слух и разум.

– Я зову Иисуса Христа, Сына Божия. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня! – снова повторил юноша.

Но составленный из клубящихся вихрей незнакомец не исчез. Он повернулся к Петру, и тому показалось, что пустота сей же час поглотит его, высосет из него жизнь, оставив невыносимый, полный омерзения ужас. Пришелец был омерзителен. Он двигался внутри себя, оставаясь на месте, и Петя чувствовал, что явлен перед ним только какой-то малый край этого черного смерча, беспросветной громады, могущей поглотить разом целую землю.

– А КТО есть за твоими словами? – спросил незнакомец.

И Петр понял, что тому не страшны слова. Его не пугают молитвы, ладан и святая вода. Тьме страшен только Бог, а Бога внутри Пети как раз и не оказалось. В Пете не оказалось ни капельки света, того Божественного Света, что разливает вокруг себя Дух Святой, наполняя огненными языками души людей, содержа в себе Жизнь и всю полноту бытия. Петя был пуст. Пуст, как тот злосчастный светильник неразумной девы, в который она забыла налить масло, ожидаючи Жениха . И черный смерч еще на один шаг подступил к Пете.

Пришелец улыбнулся. Петя ощутил его улыбку, как порез от ножа.

– Ты пуст, – сказало существо. – В тебе Его нет. За твоими словами никого нет.

И Петя познал, как уничтожающе прав стоящий перед ним.

Тогда пришелец развернул Петю. То есть развернул мир вокруг него. Туман расступился, и Петр увидел ярко-зеленую лужайку с детскими качелями-лодочкой. На них качались Сергей, Петин брат Павел и еще тот, седой.

Качели беззвучно раскачивались, пронзительная зелень травы резала глаз, и казалось, что это не трава вовсе, а болотная топь, прикрытая ряской.

Люди на качелях веселились, и кто-то из них даже помахал Петру рукой.

– И ты с ними будешь… – услышал внутри себя Петр не то вопрос, не то утверждение.

И все исчезло.

Его рука зашевелилась и сотворила крестное знамение.

Слова молитвы слетели с губ.

Вокруг никого не было, и флюоресцентная московская ночь светила в потолок фиолетовым.

Петя встал на колени прямо в кровати, потому что боялся ступить на пол. Вдруг тот провалится как болото?

Он клал поклоны и просил только одного – чтобы Господь помиловал Анну и спас тех, кто так беззаботно резвился на качелях: вверх-вниз, вверх-вниз.

* * *

Утром, после ранней литургии, даже не зайдя в трапезную, Петя побрел через монастырскую площадь к зеленоватому особнячку. Войдя в металлическую дверку, он назвался охраннику, и его пропустили на второй этаж.

Посидев недолго в чистеньком коридорчике под бюстиком деятельного митрополита Никодима, Петя передумал все мысли и даже пытался творить Иисусову молитву. Молитвенником он себя не считал, но исходя из принципа, что всякое дыхание хвалит Господа, он полагал, что Господь не побрезгует и его молитвой. Потому что было Пете очень страшно и одиноко.

Петя был седьмым, последним, ребенком в семье протоиерея Василия. Сколько он себя помнил, его повсюду окружали вещи, одежда, слова, неразрывно связанные с церковью. Можно даже сказать, что Петя вырос между алтарем и огородом, разбитым в поле прямо под ветхим заборчиком сельского кладбища. Всех семерых детей батюшка приучал к посту и молитве, тихо наставлял своим примером, призывая не обращать внимания на обидные прозвища типа «поповский сынок» и прочие идеологические выкладки.

106